Неточные совпадения
— Певец Ново-Архангельской,
Его из Малороссии
Сманили господа.
Свезти его
в Италию
Сулились, да уехали…
А он бы рад-радехонек —
Какая уж Италия? —
Обратно
в Конотоп,
Ему здесь делать нечего…
Собаки дом покинули
(Озлилась круто женщина),
Кому здесь дело есть?
Да у него ни спереди,
Ни сзади… кроме голосу… —
«Зато уж голосок...
Не позаботясь даже о том, чтобы
проводить от себя Бетси, забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел
в ее комнату. И не думая и не замечая того, есть
кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь
в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу,
кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите,
возите к себе этих шарлатанов.
Корней, камердинер, сойдя
в швейцарскую, спрашивал,
кто и как пропустил ее, и, узнав, что Капитоныч принял и
проводил ее, выговаривал старику.
Так мысль ее далече бродит:
Забыт и свет и шумный бал,
А глаз меж тем с нее не
сводитКакой-то важный генерал.
Друг другу тетушки мигнули,
И локтем Таню враз толкнули,
И каждая шепнула ей:
«Взгляни налево поскорей». —
«Налево? где? что там такое?» —
«Ну, что бы ни было, гляди…
В той кучке, видишь? впереди,
Там, где еще
в мундирах двое…
Вот отошел… вот боком стал… —
«
Кто? толстый этот генерал...
Володя, Ивины, молодой князь, я, мы все были влюблены
в Сонечку и, стоя на лестнице,
провожали ее глазами.
Кому в особенности кивнула она головкой, я не знаю, но
в ту минуту я твердо был убежден, что это сделано было для меня.
Когда все собрались
в гостиной около круглого стола, чтобы
в последний раз
провести несколько минут вместе, мне и
в голову не приходило, какая грустная минута предстоит нам. Самые пустые мысли бродили
в моей голове. Я задавал себе вопросы: какой ямщик поедет
в бричке и какой
в коляске?
кто поедет с папа,
кто с Карлом Иванычем? и для чего непременно хотят меня укутать
в шарф и ваточную чуйку?
— А вы, хлопцы! — продолжал он, оборотившись к своим, —
кто из вас хочет умирать своею смертью — не по запечьям и бабьим лежанкам, не пьяными под забором у шинка, подобно всякой падали, а честной, козацкой смертью — всем на одной постеле, как жених с невестою? Или, может быть, хотите воротиться домой, да оборотиться
в недоверков, да
возить на своих спинах польских ксендзов?
—
Кто ты? Коли дух нечистый, сгинь с глаз; коли живой человек, не
в пору
завел шутку, — убью с одного прицела!
Как, Чацкого?
кто свел в тюрьму?
—
Кто? Сестра; Порфирий Платонович, с которым вы уже не ссоритесь; тетушка, которую вы третьего дня
проводили в церковь.
— Вы, по обыкновению, глумитесь, Харламов, — печально, однако как будто и сердито сказал хозяин. — Вы — запоздалый нигилист, вот
кто вы, — добавил он и пригласил ужинать, но Елена отказалась. Самгин пошел
провожать ее. Было уже поздно и пустынно, город глухо ворчал, засыпая. Нагретые за день дома, остывая, дышали тяжелыми запахами из каждых ворот. На одной улице луна освещала только верхние этажи домов на левой стороне, а
в следующей улице только мостовую, и это раздражало Самгина.
Остаток вечера он
провел в мыслях об этой женщине, а когда они прерывались, память показывала темное, острое лицо Варвары, с плотно закрытыми глазами, с кривой улыбочкой на губах, — неплотно сомкнутые с правой стороны, они открывали три неприятно белых зуба, с золотой коронкой на резце. Показывала пустынный кусок кладбища, одетый толстым слоем снега, кучи
комьев рыжей земли, две неподвижные фигуры над могилой, только что зарытой.
Крестьяне
в известное время
возили хлеб на ближайшую пристань к Волге, которая была их Колхидой и Геркулесовыми Столпами, да раз
в год ездили некоторые на ярмарку, и более никаких сношений ни с
кем не имели.
Спрашивать ей было не у
кого. У тетки? Но она скользит по подобным вопросам так легко и ловко, что Ольге никогда не удалось
свести ее отзывов
в какую-нибудь сентенцию и зарубить
в памяти. Штольца нет. У Обломова? Но это какая-то Галатея, с которой ей самой приходилось быть Пигмалионом.
Тит Никоныч любил беседовать с нею о том, что делается
в свете,
кто с
кем воюет, за что; знал, отчего у нас хлеб дешев и что бы было, если б его можно было
возить отвсюду за границу. Знал он еще наизусть все старинные дворянские домы, всех полководцев, министров, их биографии; рассказывал, как одно море лежит выше другого; первый уведомит, что выдумали англичане или французы, и решит, полезно ли это или нет.
— И я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и слезы. «Век свой одна, не с
кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век — хоть бы Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж, останусь как перст» и так далее. А тут бы подле вас сидел почтенный человек, целовал бы у вас руки, вместо вас ходил бы по полям, под руку
водил бы
в сад,
в пикет с вами играл бы… Право, бабушка, что бы вам…
Но maman после обеда
отвела меня
в сторону и сказала, что это ни на что не похоже — девице спрашивать о здоровье постороннего молодого человека, еще учителя, «и бог знает,
кто он такой!» — прибавила она.
Я вдруг и неожиданно увидал, что он уж давно знает,
кто я такой, и, может быть, очень многое еще знает. Не понимаю только, зачем я вдруг покраснел и глупейшим образом смотрел, не
отводя от него глаз. Он видимо торжествовал, он весело смотрел на меня, точно
в чем-то хитрейшим образом поймал и уличил меня.
Я простился со всеми:
кто хочет
проводить меня пирогом,
кто прислал рыбу на дорогу, и все просят непременно выкушать наливочки, холодненького… Беда с непривычки! Добрые приятели
провожают с открытой головой на крыльцо и ждут, пока сядешь
в сани, съедешь со двора, — им это ничего. Пора, однако, шибко пора!
Хотя наш плавучий мир довольно велик, средств незаметно
проводить время было у нас много, но все плавать да плавать! Сорок дней с лишком не видали мы берега. Самые бывалые и терпеливые из нас с гримасой смотрели на море, думая про себя: скоро ли что-нибудь другое? Друг на друга почти не глядели, перестали заниматься, читать. Всякий знал, что подадут к обеду,
в котором часу тот или другой ляжет спать, даже нехотя заметишь, у
кого сапог разорвался или панталоны выпачкались
в смоле.
В таможню опиума, разумеется, не повезут, но если
кто провезет тайком, тому, кроме огромных барышей, ничего не достается.
Мужиков набилось густо, и все нужный народ, потрудившийся
в свою долю при постройке:
кто возил бревна,
кто бутовый камень,
кто жернова и т. д.
Этого как бы трепещущего человека старец Зосима весьма любил и во всю жизнь свою относился к нему с необыкновенным уважением, хотя, может быть, ни с
кем во всю жизнь свою не сказал менее слов, как с ним, несмотря на то, что когда-то многие годы
провел в странствованиях с ним вдвоем по всей святой Руси.
Когда я
отвел хозяина
в сторону спросить его,
кто вы, я указал на вас глазами, потому что ведь вы все равно должны были заметить, что я спрашиваю о вас,
кто вы; следовательно, напрасно было бы не делать жестов, натуральных при таком вопросе.
Так прошел месяц, может быть, несколько и побольше, и если бы
кто сосчитал, тот нашел бы, что
в этот месяц ни на волос не уменьшилась его короткость с Лопуховыми, но вчетверо уменьшилось время, которое
проводит он у них, а
в этом времени наполовину уменьшилась пропорция времени, которое
проводит он с Верою Павловною. Еще какой-нибудь месяц, и при всей неизменности дружбы, друзья будут мало видеться, — и дело будет
в шляпе.
Боец без устали и отдыха, он бил и колол, нападал и преследовал, осыпал остротами и цитатами, пугал и
заводил в лес, откуда без молитвы выйти нельзя, — словом,
кого за убеждение — убеждение прочь,
кого за логику — логика прочь.
О сыне носились странные слухи: говорили, что он был нелюдим, ни с
кем не знался, вечно сидел один, занимаясь химией,
проводил жизнь за микроскопом, читал даже за обедом и ненавидел женское общество. Об нем сказано
в «Горе от ума...
Отец мой
возил меня всякий год на эту языческую церемонию; все повторялось
в том же порядке, только иных стариков и иных старушек недоставало, об них намеренно умалчивали, одна княжна говаривала: «А нашего-то Ильи Васильевича и нет, дай ему бог царство небесное!.. Кого-то
в будущий год господь еще позовет?» — И сомнительно качала головой.
Мосолов умер
в 1914 году. Он пожертвовал
в музей драгоценную коллекцию гравюр и офортов, как своей работы, так и иностранных художников. Его тургеневскую фигуру помнят старые москвичи, но редко
кто удостаивался бывать у него. Целые дни он
проводил в своем доме за работой, а иногда отдыхал с трубкой на длиннейшем черешневом чубуке у окна, выходившего во двор, где помещался
в восьмидесятых годах гастрономический магазин Генералова.
Ну, конечно, жертвовали,
кто чем мог, стараясь лично передать подаяние. Для этого сами жертвователи
отвозили иногда воза по тюрьмам, а одиночная беднота с парой калачей или испеченной дома булкой поджидала на Садовой, по пути следования партии, и, прорвавшись сквозь цепь, совала
в руки арестантам свой трудовой кусок, получая иногда затрещины от солдат.
Кто-то уже видел его
в городе и рассказывал о своей встрече как раз перед началом урока, который, как мы думали, на этот раз
проведет еще инспектор.
В другой раз Анфуса Гавриловна
отвела бы душеньку и побранила бы и дочерей и зятьев, да опять и нельзя: Полуянова ругать — битого бить, Галактиона — дочери досадить, Харитину — с непокрытой головы волосы драть, сына Лиодора — себя изводить. Болело материнское сердце день и ночь, а взять не с
кого. Вот и сейчас, налетела Харитина незнамо зачем и сидит, как зачумленная. Только и радости, что суслонский писарь, который все-таки разные слова разговаривает и всем старается угодить.
В один из таких вечеров Эвелина не успела спохватиться, как разговор опять перешел на щекотливые темы. Как это случилось,
кто начал первый, — ни она, да и никто не мог бы сказать. Это вышло так же незаметно, как незаметно потухла заря и по саду расползлись вечерние тени, как незаметно
завел соловей
в кустах свою вечернюю песню.
Тут никто не может ни на
кого положиться: каждую минуту вы можете ждать, что приятель ваш похвалится тем, как он ловко обсчитал или обворовал вас; компаньон
в выгодной спекуляции — легко может забрать
в руки все деньги и документы и засадить своего товарища
в яму за долги; тесть надует зятя приданым; жених обочтет и обидит сваху; невеста-дочь
проведет отца и мать, жена обманет мужа.
Курьер как привез его
в Лондон, так появился
кому надо и отдал шкатулку, а Левшу
в гостинице
в номер посадил, но ему тут скоро скучно стало, да и есть захотелось. Он постучал
в дверь и показал услужающему себе на рот, а тот сейчас его и
свел в пищеприемную комнату.
— Вот ты и осудил меня, а как
в писании сказано: «Ты
кто еси судий чуждему рабу: своему господеви стоишь или падаешь…» Так-то, родимые мои! Осудить-то легко, а того вы не подумали, что к мирянину приставлен всего один бес, к попу — семь бесов, а к чернецу — все четырнадцать. Согрели бы вы меня лучше водочкой, чем непутевые речи
заводить про наше иноческое житие.
С отъездом Луки Назарыча весь Ключевской завод вздохнул свободнее, особенно господский дом, контора и фабрика. Конечно, волю объявили, — отлично, а все-таки
кто его знает… Груздев
отвел Петра Елисеича
в кабинет и там допрашивал...
— Так-то оно так, а
кто твой проект читать будет? Лука Назарыч… Крепостное право изничтожили, это ты правильно говоришь, а Лука Назарыч остался… Старухи так говорят: щука-то умерла, а зубы остались… Смотри, как бы тебе благодарность из Мурмоса кожей наоборот не вышла. Один Овсянников чего стоит… Они попрежнему гнут, чтобы вольного-то мужика
в оглобли
завести, а ты дровосушек да кричных мастеров здесь жалеешь. А главная причина. Лука Назарыч обидится.
У закостеневшего на заводской работе Овсянникова была всего единственная слабость, именно эти золотые часы. Если
кто хотел найти доступ
в его канцелярское сердце, стоило только
завести речь об его часах и с большею или меньшею ловкостью похвалить их. Эту слабость многие знали и пользовались ею самым бессовестным образом. На именинах, когда Овсянников выпивал лишнюю рюмку, он бросал их за окно, чтобы доказать прочность. То же самое проделал он и теперь, и Нюрочка хохотала до слез, как сумасшедшая.
— Представьте себе, что
в прошлом году сделал Шепшерович! Он
отвез в Аргентину тридцать женщин из Ковно, Вильно, Житомира. Каждую из них он продал по тысяче рублей, итого, мадам, считайте, — тридцать тысяч! Вы думаете на этом Шепшерович успокоился? На эти деньги, чтобы оплатить себе расходы по пароходу, он купил несколько негритянок и рассовал их
в Москву, Петербург, Киев, Одессу и
в Харьков. Но вы знаете, мадам, это не человек, а орел. Вот
кто умеет делать дела!
Я спросил дежурного чиновника: «
Кто это такой?» Он говорит: «Это единоверческий священник!» Губернатор, как вышел, так сейчас же подошел к нему, и он при мне же стал ему жаловаться именно на вас, что вы там послабляли, что ли, раскольникам… и какая-то становая собирала какие-то деньги для вас, — так что губернатор, видя, что тот что-то такое серьезное хочет ему донести,
отвел его
в сторону от меня и стал с ним потихоньку разговаривать.
— Не могу я этого сделать, — отвечал Абреев, — потому что я все-таки взял его из Петербурга и
завез сюда, а потом
кем я заменю его? Прежних взяточников я брать не хочу, а молодежь, — вот видели у меня старушку, которая жаловалась мне, что сын ее только что не бьет ее и требует у ней состояния, говоря, что все имения должны быть общие: все они
в таком же роде; но сами согласитесь, что с такими господами делать какое-нибудь серьезное дело — невозможно!
— А что, к
кому это ты тогда ходил, так высоко, вот помнишь, мы встретились, когда бишь это? — третьего дня, кажется, — спросил он вдруг довольно небрежно, но все-таки как-то
отводя от меня свои глаза
в сторону.
В обществе «сквернословов» Осип Иваныч сам незаметно сделался сквернословом, и хотя еще держится
в этом отношении на реальной почве, но
кто же может поручиться, что дальнейшая практика не
сведет и его,
в ближайшем будущем, на ту почву мечтания, о которой он покуда отзывается с негодованием.
Как ни стараются они
провести между собою разграничительную черту, как ни уверяют друг друга, что такие-то мнения может иметь лишь несомненный жулик, а такие-то — бесспорнейший идиот, мне все-таки сдается, что мотив у них один и тот же, что вся разница
в том, что один делает руладу вверх, другой же обращает ее вниз, и что нет даже повода задумываться над тем,
кого целесообразнее обуздать: мужика или науку.
— Не надо!
В случае чего — спросят тебя — ночевала? Ночевала. Куда девалась? Я
отвез! Ага-а, ты
отвез? Иди-ка
в острог! Понял? А
в острог торопиться зачем же? Всему свой черед, — время придет — и царь помрет, говорится. А тут просто — ночевала, наняла лошадей, уехала! Мало ли
кто ночует у
кого? Село проезжее…
Липочка. Что мне до ваших кошек! Мне мужа надобно! Что это такое! Страм встречаться с знакомыми;
в целой Москве не могли выбрать жениха — всё другим да другим.
Кого не заденет за живое: все подруги с мужьями давно, а я словно сирота какая! Отыскался вот один, так и тому отказали. Слышите, найдите мне жениха, беспременно найдите!.. Вперед вам говорю, беспременно сыщите, а то для вас же будет хуже: нарочно, вам назло, по секрету
заведу обожателя, с гусаром убегу, да и обвенчаемся потихоньку.
— Нашел
кого поставить с ним наравне! это насмешка судьбы. Она всегда, будто нарочно,
сведет нежного, чувствительного человека с холодным созданием! Бедный Александр! У него ум нейдет наравне с сердцем, вот он и виноват
в глазах тех, у
кого ум забежал слишком вперед,
кто хочет взять везде только рассудком…
Но если
кто пристально вглядывался
в ее черты, тот долго не
сводил с нее глаз.